Исмаилова Гульнара Шахмирзоевна
Дагестанский Государственный Университет, г. Махачкала
В XXI веке зарождение новой жизни с использованием методов искусственной репродукции уже не вызывает удивления. Так называемые «дети из пробирки» стали повсеместным явлением. Однако последние достижения медицины в области вспомогательных репродуктивных технологий (далее - ВРТ) сделали возможным зачатие и рождение ребенка после смерти одного или даже обоих генетических родителей. Данное явление получило название «посмертная репродукция».
В РФ в настоящее время не имеется законодательного обеспечения подобных программ, впрочем, как и отсутствует запрет на их применение. Правовая неурегулированность возможности зачатия и рождения детей после смерти генетических родителей создает множество проблемных и ранее неизвестных ситуаций, связанных, в первую очередь, с порядком установления происхождения такого ребенка.
На сегодняшний день в России известны три случая зачатия и рождения ребенка с использованием криоконсервированных гамет лица, умершего задолго до этого. Во всех случаях инициаторам программ посмертной репродукции пришлось столкнуться с проблемой регистрации младенцев. Лица, чей генетический материал использовался для зачатия после их смерти, по законодательству РФ не могли быть признаны родителями ребенка. Единственным выходом стало признание детей сиротами и оформление над ними усыновления родными бабушками (инициаторами программы).
С одной стороны, использование ВРТ, в том числе в рамках посмертной репродукции, может служить решением демографической проблемы, но с другой, остается нерешенным вопрос, кого в конечном счете признавать родителями ребенка – лиц, чей генетический материал был использован для зачатия и рождения ребенка, но умерших задолго до начала процедуры, или все-таки инициаторов посмертной репродукции, как например, супруга или родителей умершего (ей)?
Отсутствие в нашей стране однозначной позиции относительно этого вопроса и заставляет прибегать к различного рода «обходным» путям, что едва ли можно считать правильным.
Для решения подобного рода ситуаций на законодательном уровне целесообразнее всего обратиться к опыту регулирования аналогичных отношений в зарубежных странах, где применение программ ВРТ детально регулируется и биологический материал (половые клетки мужчины и женщины) представляет собой объект гражданских прав, что позволяет распоряжаться им на случай смерти.
В тех странах, где посмертная репродукция разрешена и успешно практикуется, ключевым условием использования криоконсервированных гамет для посмертной реализации программ ВРТ является информированное согласие лица, чей генетический материал будет применяться. Как правило, форма такого согласия должна быть письменной. На основании этого документа устанавливается происхождение ребенка от лица, умершего до его зачатия.
Стоит согласиться с М.Л. Шелютто [7, с. 92], что требование о наличии письменного информированного согласия лица на применение его генетического материала в программах ВРТ после смерти вполне целесообразно. Сама по себе криоконсервация гамет не является однозначным свидетельством того, что человек намерен прибегнуть именно к посмертной репродукции. В большинстве случаев, сдавая генетический материал, люди планируют только прижизненное его использование. Отсутствие четкого волеизъявления лица на реализацию программ ВРТ в рамках посмертной репродукции является основанием для уничтожения генетического материала такого лица в случае его смерти.
Если обратиться к российскому законодательству, а именно к ч.1 ст.68 Закона об основах охраны здоровья граждан [3], можно заключить, что в РФ использование тела, органов и тканей умершего в медицинских, научных и учебных целях возможно только при наличии нотариально удостоверенного письменного волеизъявления лица, сделанного им при жизни. Однако в статье ничего не говорится о криоконсервированных гаметах и уже существующих на день смерти эмбрионах. Форма информированного добровольного согласия на применение ВРТ, утвержденная приказом Минздрава России № 107н [4], случай смерти участника программы не выделяет. Следовательно, в нашей стране согласие лиц, уже предоставивших свой генетический материал, именно на посмертную репродукцию как ее необходимое условие прямо не предусмотрено.
Стоит отметить, что установление происхождения ребенка от отца, не состоявшего в браке с матерью этого ребенка, возможно на основании ст. 49 СК РФ. Доказательством, с достоверностью подтверждающим данный факт, будет генетическая связь между ребенком и его умершим родителем. Относительно супругов К.А. Свитневым было высказано мнение, что письменное согласие лиц, состоявших в браке, на применение ВРТ и прижизненное начало репродуктивной программы являются достаточными основаниями для записи супругов в качестве родителей ребенка, зачатого после смерти одного из них [6]. Данная позиция имеет свои недочеты. Рассмотрим их подробнее. Как известно, смерть одного из супругов влечет за собой прекращение брака. В соответствии с СК РФ, если ребенок родился в течение 300 дней с момента смерти супруга матери ребенка, то на основании документа, подтверждающего супружеские отношения, отцом ребенка будет записан умерший супруг. Следовательно, можно предположить, что на случай появления на свет ребенка, хоть и зачатого после смерти отца, но родившегося в течение 300 дней с даты его смерти, будет распространяться презумпция отцовства. В иных ситуациях порядок определения происхождения ребенка будет аналогичен процедуре, применяемой в случае рождения ребенка женщиной, не состоящей в браке (ст. 49 СК РФ).
Более сложной представляется ситуация, когда инициаторами программ посмертной репродукции выступают матери или иные родственники умерших, что, как уже было отмечено, имело место быть на практике. В вышеупомянутых случаях для зачатия ребенка применялись донорские яйцеклетки и криоконсервированные гаметы умершего мужчины. Для реализации подобной репродуктивной программы используются методы суррогатного материнства. В случае инициирования такой программы родителями или иными родственниками умершего лица, его генетический материал будет рассматриваться в качестве донорского, так как в программах вспомогательных репродуктивных технологий могут быть использованы либо гаметы мужа, либо донора. В свою очередь, в отношении донора не может быть установлено родительское правоотношение, ибо это противоречило бы существу донорства в сфере вспомогательной репродукции.
Недостаточность правового регулирования подобного рода вопросов может привести к неконтролируемому использованию репродуктивных тканей и негативным последствиям для ребенка, рожденного в рамках посмертной репродукции.
В связи с чем, по нашему мнению, стоит закрепить на законодательном уровне требование об обязательном установлении специализированными медицинскими организациями воли пациента относительно использования криоконсервированных гамет в случае его смерти и определить круг лиц, правомочных в дальнейшем распоряжаться генетическим материалом умершего.
Список литературы
- Аникина Г.В. К вопросу о правовом регулировании постмортальной репродукции // Наука. Общество. Государство. 2013. №2. С. 36 – 46.
- Бурмистрова Е.В. Установление происхождения детей при посмертной репродукции с использованием метода суррогатного материнства // Семейное и жилищное право. 2014. №3. С. 6 – 9.
- Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации: Федеральный закон от 21.11.2011 N 323-ФЗ: с изм. И доп. От 06.03.2019 N 18-ФЗ // Собрание законодательства РФ. 2011. N 48. Ст. 6724.
- О порядке использования вспомогательных репродуктивных технологий, противопоказаниях и ограничениях к их применению: Приказ Минздрава России от 30.08.2012 N 107н (ред. от 01.02.2018) // СПС «КонсультантПлюс».
- Свитнев К. А. Правовые и этические аспекты посмертной репродукции // Правовые вопросы в здравоохранении. 2011. № 6. С. 30 – 40.
- Семейный кодекс Российской Федерации: Федеральный закон от 29 декабря 1995г. № 223-ФЗ: с изм. И доп. От 18.03.2019 N 35-ФЗ // Собр. Законодательства Рос. Федерации. 1996. № 1. Ст. 16.
- Шелютто М.Л. Дети, зачатые после смерти родителя: установление происхождения и наследственные права // Журнал зарубежного законодательства и сравнительного правоведения. 2016. №4. С. 91 – 98.